45 лет роману о конце СССР [статья написана в 2014 году] 

Это неправда, что литература появилась с «гласностью». В семье моих родителей — кандидатов технических наук — много читали и 70-е. Время поэтической эйфории миновало, и лирике они предпочитали основательную беллетристику.

Если говорить о советских авторах — то в первую очередь классиков… не пролетарского происхождения. Алексея Толстого, Валентина Катаева, Константина Симонова, Михаила Зощенко. Частенько шли отклонения в сторону «литературных генералов», но, что характерно, не про колхозы и заводы, а про войну. Александр Чаковский — «Блокада» и «Победа», Вадим Кожевников — «Щит и меч», Иван Стаднюк — «Война». Бывали на письменном столе мамы и синие тетради «Нового Мира» с полудиссидентски подмигивающим романом Евгения Евтушенко «Ягодные места». Дозволенный крен влево, так сказать.

Но произведений Всеволода Анисимовича Кочетова — «Журбины», «Секретарь обкома», «Братья Ершовы» — у нас дома не держали. Как говорят англичане, this is not my cup of tea. И так получилось, что прочесть его последний и самый главный роман «Чего же ты хочешь», мне довелось почти к 45-летию его первого выхода в 9-11 книжках (тогда толстые журналы выходили в твердых переплетах) «Октября» за 1969 год. Ну да точно: мама с папой поженились аккурат на 30-летие пакта Молотова-Риббентропа, и у них были гораздо более увлекательные занятия, чем чтение Кочетова.

Хотя тогда тираж «Октября» разлетелся, а в библиотеках записывались в очереди (это за 20-то лет до всевозможных «перестроечных» бестселлеров). Книгу выпустили еще и парой отдельных тиражей, но… в два собрания сочинений Кочетова, уже посмертные, она почему-то не включалась.

Наверное, издатели позднебрежневского и андроповского времен чересчур испугались этого СОВЕТСКОГО АНТИСОВЕТСКОГО романа. Здесь важен контекст: 69-й ведь совсем не то, что, скажем, 77-й. В последние три года шестидесятых мир стоит на ушах: фашистский переворот в Греции; арабо-израильская «Шестидневная война»; перманентный Вьетнам; «Пражская весна» и студенческие бунты во Франции; бои на острове Даманский, наконец. При боях с китайцами Советская Армия впервые применила в бою систему «Град», перепахивавшую залпом сразу несколько гектаров. Так же, по площадям, ударил в своем романе Всеволод Анисимович.

А кому же еще стрелять! В литературном водоразделе на «шестидесятников»-либералов, и «русофилов»-почвенников, Кочетов стоял как скала сталинской породы. Он и состоялся-то, крестьянский сын, закончивший агротехникум, только благодаря 38-му году. Для многих страшному, а для иных — удачному. В «Ленинградской правде» к тому времени всех прежних авторов пересажали, и Кочетов из рабкора с судоверфи поднялся в собкоры. Следующий карьерный лифт (хотя, не дай бог, конечно, каждому) — война. Фронтовой корреспондент дебютирует повестью «На невских равнинах». Лакировочный текст, понятное дело — кто б тогда допустил всю правду про мясорубки на Синявинских высотах и Невском пятачке, да про ужас голодного Ленинграда. Но сам Кочетов, судя по всему, под пулями не гнулся — фронтовая Красная Звезда тому порукой.

В год смерти Сталина Кочетову — 41, и он уже входит в номенклатуру Союза писателей, секретарь ленинградской организации. Потом будут два Ордена Ленина, Орден Октябрьской Революции, многомиллионные тиражи, гонорары, и… одиночество. Из наперсников — разве что молодой Вася Шукшин, которого главный редактор «Октября» (1961-1973) Кочетов представит завотделом печати ЦК ВЛКСМ Юрию Мелентьеву с характеристикой — мол, наш, русский, советский человек. Не подкачает алтайский паренек, что, учась во ВГИКе в конце 50-х, призывал на комсомольских собраниях к бдительности по отношению к иностранным студентам. Патронаж Кочетова и Мелентьева впоследствии обеспечат Шукшину «зеленую улицу» в печатании его произведений. Еще один любимец моих родителей, кстати.

Так вот — именно такой проверенный, многократно бывавший за границей, но всегда возвращавшийся с идеологически верно заточенными путевыми зарисовками (в отличие от получившего презрительное прозвище «турист с тросточкой» фронтовика Виктора Некрасова, вынужденного потом эмигрировать) товарищ, как В.А.Кочетов, получил МАТЕРИАЛ. Материалец-то будь здоров…

Феноменальная популярность «Чего же ты хочешь?» была обеспечена Комитетом государственной безопасности СССР. В истории советской литературы было немало такой ко-продукции, но повыше Кочетова можно поставить разве «Семнадцать мгновений весны». Юлиан Семенов выигрывает, но — если бы Татьяна Лиознова сняла в 1973 году сериал по Кочетову? Может быть, тот прожил еще бы лет 25?

Почему КГБ. Дело в том, что к 1969 году новый председатель Ю.В.Андропов уже вовсю освоился на Лубянке. 2 года как действовало 5-е управление — по борьбе с идеологическими диверсиями. И одним из его методов были «активные мероприятия» — комплекс мер по противодействию противнику в сфере массовых коммуникаций. Это могли быть статьи, фильмы, или книги. Разумеется, это не значит, что рукой писателя обязательно водил оперативный работник. Но то, что в случае Кочетова, ему были предоставлены секретные документы и запрещенная, под страхом уголовного преследования, к распространению в СССР литература — сомнений нет. Не провозил же он под вторым дном чемодана из загранкомандировок романы атамана Краснова, журналы «Посев» и «Русская мысль», упоминаемые в «Чего же ты хочешь». А как иначе Главлит при Совмине СССР (т.е. цензура) дал бы ему возможность цитировать в полном объеме обращение русских эмигрантов? Ну, касательно песенок «А я простой советский заключенный» и «Я был батальонный разведчик», положим, Кочетов сам себе хозяин-барин. Он ведь главред в «Октябре»!

В результате получилось наваристое и острое блюдо, в которое, вдобавок, плеснули стакан горилки — детективную фабулу. К проживающему в Италии белоэмигранту лет 60 обращается бывший эсэсовец. Четвертью века ранее Петр Сабуров и Уве Клауберг уже встречались — вывозили русское искусство из пригородов Ленинграда. В отличие от матерого душегуба Клауберга, Сабуров существо тонкой душевной организации, потомственный дворянин и автор посредственных романов. Клауберг подписывает страдающего ностальгией однополчанина поглядеть на историческую родину под чужим флагом — с паспортом на итальянскую фамилию тот должен отправиться в СССР. Легенда — подготовка альбома о советских музеях для издательства в Лондоне. Только вот двое попутчиков — бандитского вида малый Юджин Росс и мисс Порция Браун, потаскушка с глубинными познаниями в русской филологии.

Потом, окажется, эти-то двое и выполняют спецзадание — разлагать советскую молодежь бухлом из «Березки» и провезенными с собой порножурналами. Всеволод Петрович — а коли они действительно ехали вчетвером на специально переоборудованном автобусе через Выборг, отчего зеленые фуражки не протрясли таких пассажиров? Разве что УСТАНОВКА на их счет была иная — пропустить, да проследить…

Ну а перед путешествием, вестимо, инструктаж. Английский разведчик внушает Клаубергу и Сабурову:

"Мы исключительно умело использовали развенчание Сталина. Вместе с ниспровержением Сталина нам удалось… Но это потребовало, господа, работы сотен радиостанций, тысяч печатных изданий, тысяч и тысяч пропагандистов, миллионов и миллионов, сотен миллионов долларов. Да, так вместе с падением Сталина, продолжаю, нам удалось в некоторых умах поколебать и веру в то дело, которое делалось тридцать лет под руководством этого человека. Один великий мудрец нашего времени — прошу прощения за то, что не назову вам его имени,— сказал однажды: «Развенчанный Сталин — это точка опоры для того, чтобы мы смогли перевернуть коммунистический мир». Русские, конечно, тоже все поняли. В последние несколько лет они возобновили свое коммунистическое наступление. И это опасно. Им нельзя позволить вновь завоевывать умы. Наше дело сегодня — усиливать и усиливать натиск, пользоваться тем, что «железный занавес» рухнул, и повсюду, так называемо, наводятся мосты. Что мы делаем для этого? Мы стремимся накачивать их кинорынок нашей продукцией, мы шлем им наших певичек и плясунов, мы… Словом, их строгая коммунистическая эстетика размывается…

Самый верный путь — довести их до полной сонной одури — сидеть тихо, вести себя образцово-миролюбиво, идти на частичные разоружения, особенно когда таким путем можно отделаться от морского и сухопутного старья."

Ну чем не повестка дня Рейгана/Буша — Горбачева, согласимся?! Немецкий же куратор, принимая партнеров, говорит как бы от лица IV Рейха (привет канцлеру Меркель!):

"Работать вслепую, подобно роботу, на этих англо-американцев настоящий немец не должен, не имеет права. Мы им будем помогать ровно настолько, насколько это выгодно нам, и до тех пор, пока наконец нужда в них для нас отпадет… Верьте, Клауберг, мы еще увидим парады в Нюрнберге, еще будут усыпаны цветами и дорогие могилы, еще подымутся над ними грандиозные памятники."

В СССР пути шпионской компашки пересекутся с положительной семьей Самариных. Отец, руководящий работник оборонной промышленности Сергей Антропович Самарин, в духе классического русского «романа идей» 60-х годов XIX века внушает сыну Феликсу:

"Вы беспечны, вы слишком поверили сиренам миролюбия — и зарубежным и нашим, отечественным. Эмблемой вашей стал библейский голубь с пальмовой ветвью в клюве. Кто только вам его подсунул вместо серпа и молота? Голубь — это же из библии, из так называемого «священного писания», он не из марксизма, Феликс. Слишком уж вы доверчивы…"

Феликс, он только что с виду непутевый. Ну да, быстро женился и развелся, бросил престижный вуз и перешел на вечерний — но ведь это все, чтобы познать труд рабочего класса изнутри. И не зря именован он в честь первооснователя ВЧК:

"Прежде всего беспечничаете вы. Почему вы открыли дорогу всему этому? Не мы же это сделали? Вы, вы! А почему? Испугались, видимо, что вас обвинят в консерватизме, в догматизме… Надеюсь, ты понимаешь, что, когда я говорю «вы», я не тебя имею в виду персонально?… Испугались и попятились, отступили с господствующих над идеологическим противником высот в либеральные болотистые низины."

Типичный обитатель этих самых низин, идеальная питательная среда для идеологической диверсии — фарцовщик Геннадий Зародов, чья сводная сестра Ия по ходу дела станет симпатией Феликса (третий пласт романа — кроме шпионско-идеологического, еще и любовный). Вот стиль жизни Генки:

"Сунут самосвальщику десятку-другую, тот и рад. А торгуют по килограммчикам, строго: с одного самосвала до трех сотен в карманы к этим гусям может пойти. Двадцать самосвалов — и новенькая «Волга». А то, знаешь, пряжа на нитяных фабриках… «Мерседесик» бы отхватил у иностранцев. Дачу надо? Надо. Построил бы игрушечку. В журнале «Америка» такие картинки печатают — умрешь, не встанешь. Можно кооперативную квартиру по особому проекту оборудовать. Спецстройки для этого есть. С холлами делают, с черными унитазами, с антресолями. Как надо, словом. Что осталось, на книжке лежит, проценты приносит. Три процента в год. Сто тысяч положишь — три тысчонки сами собой приплывут. По двести пятьдесят целковых в месяц, как с неба. Можешь уже и не суетиться."

Деловой ты человек, Генка! Поди, годков тебе сейчас 65. Наверное, уже, действительно, не суетишься — членом правления в банчке из первой сотни пристроился, и приплывает. Однако ж и духовные запросы были не чужды фарцовщику иконами, в порядке инициативы вышедшему на группу идеологических диверсантов:

"Недавно я смотрел одну хроникальную картину о фашизме. Так там, видела бы ты, как дело представлено! Хитро представлено, я тебе скажу. Вроде бы оно о Гитлере, а намек на нас. И такой эпизодик и другой. В зале, понятно, смех, народ не дурак, понимает эти фокусы. Так что ты думаешь? Этому-то, кто такую картинку склеил, премию отвалили! Вот работают люди!"

Понятное дело, что речь идет про «Обыкновенный фашизм» Михаила Ромма. После публикации «Чего же ты хочешь» режиссер распространил в Самиздате возмущенное письмо. А что, собственно, сказал неправильного устами своего героя Кочетов? То, что в фильме Ромма содержатся аллюзии на СССР, так это сейчас любая раз-либеральная критика признает. Главный же идеолог, член Политбюро ЦК КПСС М.А.Суслов горько спросил тогда народного артиста СССР (1950), члена ВКП (б) с 1939 года Михаила Ильича Ромма: «За что же вы так нас ненавидите?» И фильм… нет, не был запрещен — а пошел «малым экраном». Копий меньше сделали. Как бы сейчас сказали — не формат.

Но это только одна из множества ракет, выпущенных из кочетовской установки. Вполне в духе современного диспута о революции звучит сейчас спор между проживающей с сыном в Турине советской гражданкой Лерой Васильевой и ее нелюбимым мужем-итальянцем, еврокоммунистом Бенито Страда:

— Троцкий хотел парламентской, легальной болтовни и никакого дела. «Балалайкин!» — говорил о нем Ленин. И этот Балалайкин погубил бы все, и не было бы в России пролетарской революции.
— И было бы расчудесно! — выкрикнул Спада. — Была бы Февральская, демократическая…
— Буржуазно-демократическая!
— Это так по терминологии Ленина. А она была демократической, и при ней Россия не испытала бы ужасов гражданской войны, истребления миллионов русских русскими, уничтожения своей многовековой культуры, подавления свободной мысли во имя ультракрайних ленинских доктрин.

В 1969 году, в массовом советском издании — и прочитать такое? Просто жанр контрпропаганды предполагает толику яду для выработки иммунитета. Так КГБ работал на упреждение, уже была информация о бомбе «Архипелаг ГУЛАГ», которую собирает в сарае мстительный «научный работник II разряда» Александр Солженицын. Их в то время с Андреем Сахаровым противопоставляли как «почвенника» и «западника», но оба ведь закончили физмат — и одинаково были ненавистны Комитету и Кочетову.

Оттого-то автор романа не стесняется говорить на темы тюремно-лагерные. Например, старый москвич рассказывает гуляющему среди бывших соотечественников Сабурову, что в ВЧК и расстреливали быстро, и освобождали. А вот какой диалог происходил во время войны между чекистом Пшеницыным и журналистом-коллаборационистом Кондратьевым:

— Я же предлагаю помощь. Вытащим вас из зубьев.
— А потом судить будете? В Сибирь годочков на двадцать пять отправите, так, что ли?
— Все равно же судить будем, когда разобьем Гитлера. Но тогда уже не о годочках пойдет речь. Вздернем вас тогда, Кондратьев. А сейчас, как знать, может быть, на фронт отправят, в штрафную роту.

Страшной была жизнь русских людей на оккупированной территории — прилететь, как сейчас говорят, могло с любой стороны. «Главу Балтийского экзархата, который «слишком много знал», пришлось немцам самим «того»… Один из приятелей Клауберга рассказывал ему о том, как с группой СС он ликвидировал этого, ставшего никому не нужным русского митрополита. Эсэсовцы задержали его машину на дороге возле Вильнюса, когда отец Сергий возвращался домой из женского монастыря, и с удовольствием всадили в него несколько очередей из автоматов. Дескать, напали лесные бандиты. Какая-де жалость! Какой преданный Германии, райху был человек!»

Это о Митрополите Сергии (Воскресенском), что 23 июля 1942 года созвал архиерейское совещание экзархата в Риге, которое направило приветственную телеграмму Гитлеру. Его гибель уже более 70 лет служит «горячей картофелиной» в истории Православия. Кто убил Владыку? А кто — Иоанна Поммера, Александра Меня? Много загадочных, нераскрытых убийств было в церкви. Так или иначе, Кочетов имплантирует в романную ткань очередную чекистскую закладку, за 40 лет до фильма «Поп»…

Однако не идеологией же единой. Всеволод Анисимович человек хоть и советский, но раскушал итальянское народное блюдо «пицци», пивал «дешевые вермуты «Чинзано» и «Кампари» (дорогие вермуты — это оксюморон). Пьют в романе много, порой со вкусом, порой тяжко. Молодые пост-стиляги пикируются с Юджином Россом начет достоинств джина и водки. Мол, лонг-дринк (с «индийской водой», не хухры!) не наша тема, нам не охладиться, а для сугреву. Махровый шпион Юджин Росс, попав в ресторан «а ля рюс» в Новгороде, рисует бизнес-план:

— Дали бы мне это дело в руки! Я бы устроил им ресторанчик!… Вот там бы в углу — очаг с вертелами. На них на глазах заказавшего клиента жарили бы — хотите — цыпленка, а хотите — целого барана. В эту бы стену,— он похлопал ладонью по камню,— вмонтировал аквариум с живой рыбой. Желаете, сэр? Рыба вылавливается для вас сачком и тут же поджаривается.
— О, это уже есть в отеле «Хилтон» в Афинах! — сказала мисс Браун.
— Что ж, было бы и в Новгороде, — ответил Юджин Росс. — Этих неповоротливых, злобных женщин я бы, конечно, заменил другими, приветливыми, хорошо воспитанными. — Он расписывал и расписывал, и действительно ресторан в старинной башне обретал в его описаниях весьма привлекательные черты.

Вот так и налаживали у нас уют за у.е. в начале 90-х. В стихах это «Поэма о разных точках зрения»:

А ну, налетай,
джентльмены удачи!
Любители
легкой наживы!
Спешите!
Откройте, что сами мы,
в общем,
старались напрасно
(быдло,
низшая раса).
И сделайте,
чтоб от жратвы
прогибались
прилавки
в сверканье и лаке!..
Чтоб даже в райцентрах
любых
ни на миг не потухла
ночная
житуха!..

Роберт Рождественский написал это в 1965 году. Тоже, как в воду глядел. В 69-м же Всеволод Кочетов видит главную угрозу в возвращении «бывших». Ведь полвека, прошедшие от Гражданской войны, это еще не гарантия (в Латвии аккурат через этот срок — ПОВЫЛЕЗАЛО). Бессребреница-востоковед Ия Паладьина грустно констатирует в разговоре с Сабуровым:

"У нас есть люди, вы их еще можете встретить, которым рамки нашего общества кажутся тесными. С одной стороны, это те, у кого много денег. С другой — те, которые вместе с революцией потеряли возможность иметь много денег. Те, у кого много денег, в какой-то момент упираются головой в потолок наших возможностей применения таких денег. Автомобиль, дача, магнитофон, холодильники, вазы и ларцы, ковры и норковые шубы — и стоп! Остров в Тихом океане не купишь, гарем не заведешь, бой быков не устроишь, акции компании «И. Г. Фарбениндустри» не скупишь. Тоска по возможностям. А где они, эти возможности? На Западе. А вторые — те любую напряженность в мире воспринимают как надежду на то, что, авось, все еще переменится, Советская власть, авось, либерализируется настолько, что и вовсе перестанет существовать, настанет эра парламентаризма, а там и до буржуазной республики рукой подать."

Ну да, Сабуров и сам видит, что даже в столице СССР коммунизм еще не построен.

"Жизнь обеспечена не у всех одинаково: одни живут в большем достатке, другие в меньшем, но не только нищенства, но и просто острой нужды в стране нет. Если увидишь нищего, попрошайку, то так и знай, что это жулик, аферист, что у него, в одном случае, есть собственный дом где-нибудь недалеко от Москвы, в другом — свой личный автомобиль, в третьем — это гуляка и пропойца. Нет никакой безработицы, неслыханно низка плата за квартиры, просто гроши по сравнению с заработками. А главное — у людей самые просторные горизонты. Все куда-то непрерывно движутся, развиваются, и пределов этому развитию, движению нет."

Внезапный звонок незнакомца — и встреча Сабурова с московским старожилом. Тот, оказывается, знает, что Порция Браун на самом деле Цандлер, внучка эмигрантов. У этого пожилого человека — идеалы будущего:

"Когда-нибудь летосчисление пойдет не от мифической даты рождения Иисуса Христа, а с Октября тысяча девятьсот семнадцатого года. Я убежден в этом. Если, конечно, до того времени Цандлеры-Брауны, жуки-точильщики, не подточат это прекрасное социалистическое здание. Я не могу поверить в такую возможность, я не хочу в нее верить и все-таки тревожусь…

Директора одного знаю. На моих глазах в два раза толще за семь лет стал. Еле в автомобиль влезает. Ему даже автомобиль дали в два раза больший, чем прежний. От дома отъезжает минута в минуту, возвращается минута в минуту, пакеты какие-то таскает с харчами. Я человек общительный, пытался было здороваться с ним — он в нашем доме живет,— кивнул в ответ, как бонза. А заговорить — и не думай. Знающие люди рассказывали, что до него вообще не дойдешь. Звонить станешь — секретарши тебя отсекут, прийти захочешь — пропуск нужен, а пропуск — опять звони, а там все равно отсекающие секретарши. Мне один сказал про него: сенатор. А какой же это сенатор! Лавочник."

Слушая и анализируя, Сабуров, он же по документам синьор Карадонна, приходит к выводу: Россия, пусть красная, но идет своим путем. На последней вечере он срывается и вскрывается — да, русский. Да, белый. Воевал против вас, но ни разу не стрелял. Но его только похлопали по плечу — перепил…

С русскими сложно, они постоянно спорят об идеях. Вот советский писатель-классик (alter ego N 2 Кочетова) Василий Петрович Булатов доказывает, что термин «сталинист», который в отношении его употребляют недоброжелатели, на самом деле ввел в оборот Троцкий.

Придумывать устрашающие термины, спекулировать на словечках «сталинизм» и «сталинисты». Сколько с помощью этого приемчика всякой мрази навыползало на свет божий из клопиных щелей! Если бы вам показать письма, которые я храню! Одно от типа, осужденного на долгий срок отсидки. Он пишет: «Да, не спорю, принимал участие в расстрелах вместе с немцами. Но кого я лично расстреливал? Советских бюрократов, которые притесняли народ, тех, которые насильственно загоняли крестьян в колхозы и раскулачивали их. Пособников Сталина я расстреливал. Я уже тогда боролся против культа. А меня сталинисты-прокуроры и сталинисты-судьи упекли за это на двадцать пять лет. Прошу ходатайствовать…

Булатов, согласно своей фамилии, по-сталински тверд. В противоположность ему, «поэт Русского Севера» с партбилетом Савва Богородский и художник без членства в Союзе Антонин Свешников роняют в водку слезы о Святой Руси. Свешников еще туда-сюда, у него родители-чекисты погибли, а Богородский — этот та-акой кулачище! Здесь кроется еще один заряд Кочетова — в этих малоприятных образах он вывел лидеров неформальной «Русской партии» — Владимира Солоухина и Илью Глазунова. Живописец воспринял все в рамках жанра романа-памфлета, а вот «поэт Русского Севера» заявился к Кочетову на квартиру. Тот еле успел закрыться в кабинете, как Солоухин тростью переколошматил коллекцию фарфора. Писатель, оглядев разгром, набрал приемную ЦК. Оттуда, выслушав, язвительно спросили: «Товарищ Кочетов, а почему вы не звоните в милицию?»

У романа было сколь много поклонников, столько же недоброжелателей. На книгу вышли сразу две пародии — «Чего же ты хохочешь?» (автор — Сергей Смирнов, открывший в публицистике Брестскую крепость, отец и дед режиссеров Андрея и Авдотьи Смирновых) и «Чего же ты кочет?» (эту смастерил критик Зиновий Паперный). Но так как сам тон «исходника» был весьма фельетонный, его было трудно «пережать». Как в точку, например, выглядит окололитературная дама Жанна Матвеевна, призывающая к возврату забытых имен:

"Литературный портрет нужен? Портрет Цветаевой! Литературный радиотеатр? Андреева! Стихи на эстраду? Мандельштама! На сцену? Бабель!.. А что, разве Леонид Андреев плох? Разве Цветаева не вернулась на родину и не писала патриотического? Разве Пастернак не был членом Союза советских писателей?"

Именно таков был хит-парад «перестроечных» литературных журналов. Но рынок все похоронил под плинтусом, и сейчас у «Доктора Живаго» не намного больше читателей, чем у Кочетова.

Вот кончается роман как-то очень странно. Вничью. Может, задумывалось продолжение? Пока же в сухом остатке только свадьба Феликса Самарина и вернувшейся из Италии Леры Васильевой. Старый коллаборационист Кондратьев смылся. Фарцовщик Генка получил по сусалам от Клауберга и наставлен на путь истины Сабуровым. Именно к нему обращен сакраментальный вопрос: «Чего же ты хочешь?»

Сабуров ходил от окна к двери, от двери к окну.
— Ты хочешь, — сказал он вдруг, — чтобы в вашей России кончилась Советская власть?
— Что вы, господин Карадонна! Зачем так?

Ни один участник группы идеологических диверсантов не разоблачен, все они возвращаются на Запад самолетом. Летит и Сабуров — ведь в Италии жена и дети. Остается же… их трейлер. По крайней мере, ничего о его судьбе Кочетов не пишет. Куда же пропал спецавтобус, если все четверо улетели? Вот как плохо, когда сам и автор, и редактор.

…Хотя, быть может, бусик еще долго служил наглядным пособием в Высшей школе КГБ — как символ удачной операции по противодействию агентам английской и западногерманской разведок. Ведь многие из их «случайных встреч» были, что называется, подставами.

4 ноября 1973 года Всеволод Анисимович Кочетов покончил с собой выстрелом из охотничьего ружья. Это было первое громкое самоубийство писателя после выстрела Фадеева в 56-м. Но уж лучше так, чем смерть по-капиталистически, в описании эпизодического итальянского персонажа романа, коммуниста Аквароне:

"Неделю назад в нашем доме умерла женщина. Вскрыли ее квартиру — там было все, что наше общество считает необходимым иметь среднему современному человеку: электрокофейники и холодильники, электропроигрыватели и телевизоры, полотерные и стиральные машины. А владелица вещей, как установили эксперты, умерла от голода, от истощения. Потому что не она была владелицей вещей, а вещи ею владели. Она взяла их в рассрочку, она не выстояла перед возможностью иметь все это у себя и, надрываясь, выплачивая стоимость каждого предмета, отказывала себе в пище. И вот конец. Трудовой человек не способен выдержать соревнования с производящим товары капиталистом — он надрывается в этих скачках с препятствиями."

Про таких, как Кочетов, говорят: глубоко копаешь, до лавы доберешься.